2019-10-10 16:59 |
Текст: Юрий Наумов , СМ Номер один , № 40 от 10 октября 2019 года , #Жизнь Эпизод Русско-японской войны: переправа войск через Байкал.
Постановка воинских вагонов на ледокол-паром «Байкал».
Сибирь, осень 1919 года, Гражданская война. Новой столицей белогвардейской России назначен Иркутск. Офицер колчаковской разведки капитан Безсонов получает секретное задание: спасти русский золотой запас от разграбления иностранными союзниками. Для этого ему необходимо выявить и уничтожить британскую шпионку, действующую на свой страх и риск. Но вначале нужно доставить в Иркутск партию золота, находясь в подчинении у финансиста Счеткина, который явно затеял грязную авантюру. (Начало)
Глава третья
По возвращению в Петербург я поступил на исторический факультет, окончил его и был оставлен для получения профессорского звания. Почти весь девятьсот четвертый год я провел в Тибете. В Петербург вернулся на исходе рождественского веселья, а через месяц японские миноносцы торпедировали наши корабли.
В первый день войны ко мне на кафедру заглянул Бикреев. Он искал сведения о японцах и сетовал на то, что наши генералы не потрудились узнать о Японии больше, чем написано в бульварных листках. Конечно, он вспомнил об экспедиции в Тибет, где я участвовал как переводчик, и спросил, не желаю ли послужить всерьез. Я ответил:
— Почему нет?
И вот — эшелоны, вокзалы, Байкал, и зеленые меланхоличные сопки, и ветер в лицо. Первое время я служил при штабе армии, поскольку выяснилось, что ни один офицер не понимает язык врага, а в начале августа получил командировку в Амурский казачий дивизион. Предстоял разведочный рейд по тылам японцев, меня отправили с назначенными в вылазку казаками. Под вязким дождем наша сотня попала в засаду, увязла в грязи. Назад вернулись только десять человек, с пленным японским майором и свинцовыми подарками от микадо; моя порция застряла в правой ноге.
В иркутский госпиталь ко мне приехала юная красавица Маша, библиотекарь из Петербурга. Мы не были близки до этой встречи. Нас повенчали желтым октябрьским утром.
Тем временем Бикреев быстро поднялся по службе. Я перешел под его начало просто и легко, будто свернул с Фонтанки на Невский. К моим ученым занятиям прибавились разведывательные курсы Генштаба и новые задачи, не всегда связанные с археологией. Потом началась Великая война, и работы прибавилось. Меня отправили на Восток, где я и просидел почти всю войну, до октября семнадцатого года. Формально я трудился в университете, а на деле воровал одну свою жизнь у другой, меняя науку на разведку и обратно.
Стоит ли удивляться, что везение ученого осенило меня только раз. Это было в Китае, в пустыне Такла-Макан. Отправиться туда посоветовал мой учитель и друг Лао Ши, профессор из Шанхая; он полагал, что в оазисе Черчен погребена библиотека, которая изменит представление Европы об истории.
Раскопки пошли из рук вон плохо. Дизентерия, лихорадка, заболели пять человек. Две недели мы копались в пыли и прахе, едва держась на ногах и ожидая обещанную стариками пыльную бурю, когда среди древних руин мне в руки попала средневековая рукопись — лист золотисто-желтой бумаги, сложенный гармоникой в тридцать шесть сгибов. «Сказание о великом камне Идоган» — так называлась книга. Идоган, или удаган, — монгольское название шаманок, имеющих дело с силами природы, но продвинуться дальше названия не удалось: текст оказался шифрованным, ничего не понять. Я отправился в Шанхай. Лао Ши подтвердил мою догадку — книга написана в тринадцатом веке, возможно, сразу по смерти Чингисхана. Вместе мы подобрали ключ к шифру и, прочитав пару страниц, остолбенели: рукопись подробно рассказывала о последних днях властелина Великой Степи и его драгоценном мистическом камне.
В эти самые дни в Шанхай прилетела весть о большевистском перевороте. Я оставил рукопись профессору и поспешил на поезд, надеясь вернуться в Шанхай с семьей через месяц.
Путь в Петроград занял три недели — на железной дороге творился дикий бедлам. До нашего дома я добрался пешком, встретив только одного пугливого прохожего да пару машин. Холодная квартира встретила меня запиской на столе: «Андрей, жду тебя в Мариинской больнице. Несчастье. Отец». Я побежал на Литейный.
Отца я узнал не сразу — его лицо утонуло в бороде, на нем были засаленный армяк и цыганского вида шапка. За сутки до моего приезда Маша и сын Юрка попали в бандитскую перестрелку на улице.
В больнице не нашлось медикаментов. Я побежал в аптеку. Драгоценный сверток с лекарствами уже оказался в моих руках, когда вошли три немолодых матроса. Они жаждали морфию. Не знаю, насколько чудодейственны были микстуры в моих руках, но когда они попытались их отобрать, я застрелил всех троих.
Через полчаса в больницу вбежали семеро с винтовками наперевес. Отец их отвлек, а я вышел через черный ход и на извозчике доехал до Каменного острова — там стояла наша дача. Утром явился Бикреев с новыми документами. Отца арестовали, держат в «Крестах».
Вечером я вернулся в палату к родным. На рассвете умерла Маша. Юрка ушел вслед за ней. Отец скончался на десятый день, не выдержав допросов.
…Сороковины отметили на даче. Приехал Бикреев. Следом по сумеркам подтянулись еще четыре гостя. Кого-то я знал хорошо — например, моего однокашника по Пажескому корпусу Сережу Пыльцова, кого-то хуже, но все мы были учениками одного гуру. Под утро зашел разговор о том, как жить дальше. Бикреев сказал, что в стране начинается движение против большевиков, и готовы ли мы помочь святому делу? Так появилась «Арго» — сеть из пяти учеников генерала Бикреева.
Одним из центров сопротивления был Омск. Мне поручили внедриться в тайную офицерскую организацию.
В этот русский Каракорум с его верблюдами и ветрами я приехал в самом начале марта восемнадцатого года. Омск давно казался мне третьей столицей Российской империи — мантра «Ом» со славянским суффиксом удачно характеризует мир к востоку от Волги.
Я снял комнату неподалеку от Казачьего собора, в крепком доме с белыми ставнями. Домом владел штабс-ротмистр Фелицын — бывший читинский жандарм, чудом спасшийся от расправы в марте семнадцатого. С молодой женой и тремя сиамскими котами он обосновался в Омске на квартире сестры, уехавшей с мужем в Америку. Ротмистр не настаивал на оплате, стесняясь роли домовладельца и понимая, что карманы мои пусты. А через неделю после инцидента в гостинице «Россия», где мне пришлось отбиваться от блатных из-за картежной игры, Фелицын рекомендовал меня своему товарищу поручику Смеловскому, где играли немного скромнее, зато чисто. Так я получил рекомендацию в подполье.
Смеловский сочинял стихи в манере Тиртея, столь же яростные и плохие, и под видом литературного общества сколотил военный клуб. Впервые после Японской войны я очутился в офицерской компании, где и встретил те шальные весенние дни, когда чехословацкие пленные подняли мятеж на железной дороге, и на просторе за Волгой вспыхнула Внутренняя война.
Со Смеловским и Фелицыным я отправился в Самару к полковнику Каппелю. Мы немного побегали с винтовками по горячим татарским полям. Вскоре большевики отдали нам Казань с хранившимся в местном банке имперским золотым запасом. Потом власть захватил Колчак, Бикреев стал начальником разведки. Осенью девятнадцатого он приказал мне вернуться в Россию — нужно было наладить контакты с нашей агентурой за линией фронта, в войсках большевиков.
Первым делом я наведался в Челябинск. Там, в штабе Пятой армии, работал агент Соловей — мой старый приятель Сережа Пыльцов. Он молчал уже месяц, отправленные к нему связные пропали без вести. Я нагрянул к Сереже поздним октябрьским вечером, когда он вернулся со службы в свою роскошную холостяцкую квартиру и едва выпроводил яйцеголового комиссара в дымчатых очках, задушевно обращаясь к нему «товарищ Грызоватый».
Мы выпили. Сережа, обладавший превосходным драматическим тенором, сел за рояль и исполнил арию Германа — «Что наша жизнь? Игра!. . ». Повеяло ностальгией — десять лет назад в Киото он использовал арию как знак, что надо срочно вязать клиента. На звуки рояля заглянула соседка, миловидная щебетунья лет двадцати. Мы пили и танцевали, и вдруг, без всякого видимого повода, меня накрыло сомнение. Я не верил ей, не верил Пыльцову, наша вечеринка казалась спектаклем. Когда наша гостья ушла, я понял: ария Германа — сигнал о появлении связного из-за линии фронта. Соседка уже позвонила в ЧК, а Пыльцов попытается меня задержать.
Нет ничего хуже, чем когда друзья заставляют выбирать между предательством и долгой мучительной смертью. Я выбрал третье: свернул ему шею. Затем проверил ящики письменного стола. Похоже, Пыльцов совсем расслабился: под замками, для которых и ноготь отмычка, он хранил списки нашего подполья в Челябинске. Десять фамилий были перечеркнуты красным карандашом с пометкой «сделано» и датой ареста — он сдавал наших людей экономно, по одному, будто выгадывал время. Я разминулся на пару секунд с группой захвата, чей грузовой «Паккард» подкатил к парадному.
Когда я дошел до вокзала, все уже было оцеплено, по городу рассыпались патрули. Оставалось только залечь в городе. В списке местных партизан, уцелевших от арестов, я выбрал одного, бывшего гвардейца. Он жил в кривом домишке на берегу Миасса, где его приютила местная вдова. Мы выпили чаю, затем он попытался меня убить, но ближе к рассвету гвардеец очнулся и наконец поверил моим словам. Вечером у него собрались пятеро подпольщиков — все, кто уцелел после арестов. Среди них оказался машинист, жилистый дед с прокопченными висячими усами и бешеным взглядом. Он поведал, что накануне красные захватили наш бронепоезд, чудо британской техники. Броневик стоит на семафоре под охраной полудюжины бойцов и готов отправиться в путь хоть сейчас.
Прошло удачно, не считая того, что двое наших погибли и я схлопотал пулю в плечо. За линией фронта мы подняли русское боевое знамя и вскоре сошли на омский перрон. Дальше — допрос в контрразведке, звонок от Бикреева, операционный стол. Руку спасли.
В госпитале я получил второй орден и первый отпуск. Когда ушли официальные генералы, в палату ввалились Смеловский и Фелицын. С собой они принесли новую кожаную униформу, должно быть, ограбили какого-нибудь баталера. Моя одежда сгорела в госпитальной печи, так что пришлось облачиться в этот наряд. Перед самой отправкой я получил на складе щегольскую форму офицера эскорта главнокомандующего. Надену ее в праздном богатом Иркутске, чтобы не выделяться из толпы.
Продолжение в следующем номере.
Популярные материалы по тегам статьи:
В зоне досмотра — звезды
Думал, что про него забыли
Телеобед в медвежьем углу
Богомол
Деревянный Ленин с площади Советов
Когда гуляет вся Монголия
Схемы отъема все те же
Собаки и кошки переживут эту зиму
Свои сибирские арбузы
Первый автомобиль в Иркутске
.
Подробнее читайте на baikal-info.ru ...